Недавно я пошел на летнюю прогулку по очаровательной сельской местности в компании неразговорчивого друга и молодого, но уже известного поэта2. Поэт любовался красотами природы вокруг нас, но не чувствовал радости в этом. Его тревожила мысль, что все это великолепие должно было исчезнуть с приходом зимы, как и вся человеческая красота и все красоты и великолепие, которые создали или могут создать люди. Все, что он любил и чем восхищался, утрачивало для него свою ценность из-за быстротечности, которая была его гибелью.
Предрасположенность к распаду всего красивого и идеального может, как мы знаем, дать начало двум различным импульсам в уме. Один ведет к болезненному отчаянию и унынию, которое испытывал молодой поэт, в то время как другой ведет к восстанию против утверждаемого факта. Нет! Невозможно, чтобы все это великолепие Природы и Искусства, мира наших ощущений и внешнего мира действительно исчезло в никуда. Было бы слишком бессмысленно и слишком самонадеянно верить в это. Так или иначе, это великолепие должно сохраниться и избежать гибели.
Но такая претензия на бессмертие - это продукт наших желаний, слишком явно противоречащих реальности: то, что является болезненным для нас, может, тем не менее, быть правдой. Я не вижу возможности оспаривать бренность всего земного, и при этом я не могу настаивать на том, будто что-либо, отличающееся особой красотой и совершенством, может по этой причине избежать общей печальной участи. Но я действительно не разделяю пессимизма этого поэта, поскольку прекрасное ничуть не теряет от того, что оно не вечно.
Напротив, оно лишь выигрывает! Быстротечность увеличивает ценность времени. Мимолетность возможности получить наслаждение только увеличивает ценность этого наслаждения. Было бы непонятно, скажу я вам, если бы мысль о быстротечности красоты мешала бы нам испытать удовольствие от неё. Что касается красоты природы: каждый раз она уничтожается с приходом зимы и снова возвращается в следующем году. Таким образом по отношению к продолжительности нашей жизни её на самом деле можно рассматривать как вечное. Красота человеческой фигуры и лица навсегда исчезает по мере того, как проходит наша жизнь, но её исчезновение только придаёт им новое очарование. Цветок, распускающийся лишь на одну ночь, не кажется нам от этого менее прекрасным. Но я не могу понять, почему же тогда красота и совершенство произведений искусства или достижений разума должны потерять свою ценность лишь потому, что они ограничены во времени. Действительно, может наступить время, когда картины или скульптуры, которыми мы восхищаемся сегодня, рассыплются в прах, или на смену нам придет другое поколение людей, неспособное понять творения наших поэтов и мыслителей, или наступит геологическая эпоха, когда даже сама жизнь на земле прекратится. Однако поскольку все то, что мы считаем прекрасным и совершенным, обретает свою ценность только лишь для нашей эмоциональной жизни, то всей этой красоте не обязательно жить дольше нас, а значит, и непременно быть независимой от течения времени.
Эти соображения казались мне бесспорными; но я заметил, что не произвел впечатления ни на поэта, ни на своего друга. Моя неудача привела меня к выводу, что был задействован некий сильный эмоциональный фактор, который сбивал их с толку, и позже я полагал, что обнаружил, что это было. То, что испортило их наслаждение красотой, должно быть, было их внутренним протестом против скорби. Мысль о том, что вся эта красота была быстротечной, вызывала в этих двух чувствительных умах предвкушение скорби по её смерти; а поскольку разум инстинктивно отвергает всё болезненное, они чувствовали, что их наслаждению красотой мешали мысли о её быстротечности. Классика психоанализа.
Скорбь по поводу потери чего-то, что мы любили или чем восхищались, кажется столь естественной для неспециалиста, что он расценивает её как само собой разумеющееся. Но для психологов скорбь является большой загадкой, одним из тех явлений, которые сами по себе нельзя объяснить, но от которых берут начало другие неясности. Мы обладаем, как нам кажется, определенным количеством способности любить - то, что мы называем либидо - которая на ранних стадиях развития направлена на наше собственное Я. Позже, хотя все еще в очень раннем возрасте, это либидо отклоняется от эго в сторону объектов, которые таким образом, в некотором смысле, заключены в нашем Я. Если объекты уничтожаются или мы их теряем, наша способность любить (наше либидо) снова высвобождается; и тогда она может либо принять другие объекты вместо потерянных, либо может временно вернуться к Я. Но почему это отделение либидо от его объектов должно быть таким болезненным процессом является для нас загадкой, и мы до сих пор не смогли сформулировать какую-либо гипотезу, чтобы это объяснить. Мы только понимаем, что либидо цепляется за свои объекты и не откажется от тех, которые уже потеряны, даже если наготове есть замена. Это и есть скорбь.
Мой разговор с поэтом состоялся летом перед войной. Год спустя вспыхнула война и отняла у мира все его красоты. Она уничтожила не только красоту сельских пейзажей и произведения искусства, оказавшиеся на ее пути, но она поколебала и нашу гордость достижениями цивилизации, и наше восхищение многими философами и художниками, и наши надежды на окончательное торжество над расовой и национальной дискриминацией. Она бросила тень на высокую беспристрастность нашей науки, она показала наши влечения во всей их наготе и выпустила на свободу всех злых духов, обитавших внутри нас, которых, как мы полагали, нам удалось навсегда приручить за столетия постоянных просветительских усилий благороднейших умов. Она вновь сделала нашу страну маленькой, а остальной мир очень далёким. Она лишила нас очень многого, что мы любили, и показала нам, насколько эфемерными были многие вещи, которые мы считали неизменными.
Нас не должно удивлять то, что наше либидо, лишенное таким образом столь многих своих объектов, всё сильнее цеплялось за то, что нам остаётся; что наша любовь к своей стране, наша привязанность к своим близким и наша гордость за то, что является характерным для нас, вдруг усилились. Но то другое достояние, которое мы сейчас уже утратили, разве стало оно для нас менее ценным из-за того, что оказалось таким уязвимым и хрупким? Для многих, возможно, это и так, но, на мой взгляд, ошибочно. Я считаю тот, кто так думает и готов совершить полный отказ, потому что дорогое ему оказалось недолговечным, просто скорбит сейчас по утраченному. Скорбь, как известно, сколь бы глубока и болезненна ни была, когда-нибудь непременно должна уйти. Когда скорбящий забудет о всех своих потерях, тогда она поглотит саму себя, и наше либидо вновь будет свободно (настолько, насколько мы еще молоды и активны) заменить утраченные объекты новыми, равными по значению или даже еще более ценными. Нужно надеяться, что то же самое случится и с потерями, вызванными войной. Когда однажды скорбь закончится, мы обнаружим, что наша высокая оценка достижений цивилизации ничего не потеряла от того, что мы увидели всю их хрупкость. Мы отстроим заново все, что уничтожила война, и, возможно, на более устойчивой почве и более прочное и долговечное, чем прежде.
1 Это эссе было написано в ноябре 1915 года по просьбе Берлинского общества Гёте для юбилейного тома под названием «Земля Гёте», выпущенного в следующем году. В создание этого тома внесли свой вклад многие известные писатели и культурные деятели прошлого и настоящего, такие как фон Бюлов, фон Брентано, Рикарда Хух, Гауптман и Либерман. Немецкий оригинал (кроме картины, раскрывшей чувства Фрейда относительно войны, длившейся уже второй год) явился превосходным доказательством его литературных способностей. Интересно отметить, что эссе включает в себя концепции скорби, изложенные в работе «Скорбь и меланхолия» (1917), написанной Фрейдом за несколько месяцев до этого, но опубликованной лишь через два года.
2 Фрейд провёл часть августа 1913 года в Доломитах, но кем были его компаньоны, установить не удалось. (Сегодня нам известно, что поэтом был Райнер Мария Рильке, а молчаливым другом - Лу Андреас-Саломе. Предположение о том, что «молчаливый друг» - это Лу Саломе, выдвинул Герберт Леманн (Lehmann, H. (1966) «A conversation between Freud and Rilke», The Psychoanalytic Quarterly, XXXV, pp. 423-27.)) http://www.journal-psychoanalysis.eu/freud-rilke-and-transience/ - прим. перев.)
