Светлана Уварова
Перестав быть даже товаром, идея стала фантомной болью1.
Очень сложно было приступить к написанию этого текста, поскольку сейчас в Украине особенно убедительной становится известная мысль: «Когда говорят пушки, Музы молчат». Это выражение – перефраз другой старой поговорки: «Inter arma silent leges» – «Когда гремит оружие, законы молчат». Поговорка известна из речи Марка Туллия Цицерона (52 до н. э.) в защиту Милона2. Это изречение констатирует тот факт, что когда попраны законы (например, запрет на убийство в военное время), искусство и творчество отходят на второй план. Психоанализ в той части, где он является искусством и творчеством, также отодвигается на второй план перед необходимостью ежедневно решать самые простые «базовые» вопросы, связанные с выживанием.
Адепты кризисной психологии, востребованной в военное время, пишут о том, что психоанализ и любые другие глубинно-психологические методы не востребованы в условиях войны или ситуаций угрозы жизни. В этом сегодня, находясь в Киеве, мы убеждаемся ежедневно. В силу сложившихся обстоятельств психоанализ как практика у меня и моих коллег сведена к минимуму, психоаналитическое творчество отложено до лучших времен. Однако психоаналитическая теория и принципы для меня являются спасительным средством. «Кто вкусил плоды с древа познания…» (отдался психоанализу), уже не представляет жизнь без него. Замечательным примером этому служит работа З. Фрейда «В духе времени о войне и смерти», написанная в 1915 году в разгар Первой мировой войны. В этой работе описаны состояния, чувства людей, погруженных в войну, а также социальные процессы, происходящие в такое время. Язык Фрейда убедителен и точен. Порой невозможно лучше выразить то разочарование, растерянность, «ослепление логики», утрату ценностей, привычных в мирное время.
Наблюдая за происходящим на значительной части европейской территории, невольно вспоминаешь Лакана, развивавшего в Х семинаре «Тревога» мысли Фрейда о том, что человеку и человечеству не свойственна нацеленность на собственное благо, а движут им деструктивные влечения. Каждое мгновение сегодня эта мысль ярко иллюстрируется.
В этом тексте мне бы хотелось удержаться от рассмотрения политики или глобалистических процессов и сценариев и остаться в поле психоаналитических размышлений. Действительно, события этой войны радикально и полностью изменили представления о мире, ценности, а также осознание себя и других людей в эпицентре случившейся трагедии. Однако в это тяжелое время именно психоанализ очень отвлекает меня от страха, тревоги, неопределенности, эфемерности каждого мгновения, я имею в виду те немногие сессии, которые у меня проходят с анализантами (сеттинг и свободные ассоциации), мой личный анализ и тексты Фрейда, Лакана и других психоаналитиков. Эти занятия как будто отодвигают от меня происходящее. Конечно же, это иллюзия, поскольку нет никакой дистанции между мной и происходящими событиями: здесь в Киеве мы слышим взрывы, грохот канонады, засыпаем под вой сирен, и в этом всем психоанализ является спасительной передышкой в проживании действительности. Хочется думать, что он и есть настоящий ресурс и будущее для того, чтобы пережить происходящее.
Как уже было сказано, в этом тексте мне хотелось бы оставаться в психоаналитическом потоке. Хотя именно сегодня очень трудно удерживаться «в равноудаленной позиции от разных сторон конфликта», не утверждать очевидную для всех правду и дихотомию добра и зла. Лишь вкратце замечу, что вторжение в пределы нашей страны, вызвало мощное сопротивление со стороны всех граждан. Этого, конечно же, следовало ожидать! Однако, как это бывало и в прежние времена, у наступающей стороны была иллюзия, что «военная спецоперация» произойдет молниеносно. Как будто история ничему не учит!
Мой любимый город Киев изуродован противотанковыми ежами, бетонными блоками, расстрелянными машинами и другими разрушениями. Я уже не говорю о том здании (особенно дорогом мне), где еще две недели назад располагался Международный Институт Глубинной Психологии и Украинская Ассоциация Психоанализа – организации, которые возрождали и развивали психоанализ в Украине уже больше двадцати лет. Сейчас все по законам военного времени. Это – моя глубокая боль и утрата. Киев напоминает огромную декорацию к военному сериалу. Двигаясь по городу, я задавалась вопросом: почему военное кино не относится к жанру фильмов ужасов? Ведь в жизни война наводит настоящий ужас.
Мне особенно трудно говорить об этой войне, поскольку она в прямом смысле раздирает меня на две части. Я достаточно долго проживала как в России, так и в Украине. И если с первой меня связывает период обучения и образования, то со второй – становление, развитие и профессиональная реализация. И обе эти части невероятно ценны и дороги для меня. Мои ближайшие родственники и друзья по-прежнему живут по ту сторону противостояния – в России. Но и в Украине – близкие и любимые люди, родственники, коллеги, сотрудники и друзья, которых я не могу оставить в поисках более «спокойного места», поскольку они не смогут выехать со мной. Что касается моей национальной принадлежности, это тоже очень сложный вопрос, который не позволяет провести демаркационную линию (соответствующую сегодняшнему противостоянию). Мне вспоминается Анна Фрейд, которая после Второй мировой войны отказалась говорить на немецком языке (возможно, в семейном обиходе был идиш – смесь немецкого, украинского, русского, польского и других языков тех территорий, на которых в разное время проживали евреи), и остаток жизни она говорила по-английски. Однако следует отметить, что после Второй мировой войны работы Фрейда были переведены на английский язык Джеймсом и Аликс Стрейчи, уже существовало 24-томное «Стандартное издание полного собрания психологических трудов Зигмунда Фрейда». Таким образом, психоанализ тогда в полной мере звучал на английском языке. К сожалению, пока мы не можем сказать этого об украинском. В марте 2022 года должен был выйти из печати «Словарь психоаналитических терминов» на украинском языке. На сегодня в Украине очень мало переводов классических психоаналитических текстов. И мы вынуждены констатировать, что украинский психоанализ в большей степени опирается на русский язык. Такова судьба неразрывных связей.
Языки тесно переплетались в судьбах многих людей на нашей территории. Например, моя бабушка по материнской линии говорила на украинском языке, вернее, на суржике – смеси украинского с русским, вторая бабушка говорила на русском, а точнее, на его кубанской версии, русский с украинизмами. И, честно говоря, в детстве я абсолютно не чувствовала языковой разницы. Бабушка, которая говорила на украинском, очень заботилась, чтобы я читала Гоголя (на русском языке). С тех пор Гоголь – мой любимый писатель. А бабушка, которая говорила на русском, читала со мной многих украинских авторов: Тараса Шевченко, Остапа Вишню и др. Обе мои бабушки похоронены в Украине, дед по материнской линии пропал без вести где-то в Европе, а могила деда по отцовской линии в России. Оба мои деда умерли еще до моего рождения, однако они защищали одну и ту же Родину во Второй мировой войне. Можно ли все это разделить на две части?
Одним из самых больших достижений советской эпохи можно назвать интернационализм, который объединял людей различных национальностей и нивелировал (в позитивном смысле) национальные, этнические и расовые различия. Я вспоминаю, как учась в школе, на вопрос о национальности, нужно было отвечать: «В нашей стране сформирована особая общность людей – Советский народ». И мне нравилась эта мысль, поскольку в моей семье сплетены различные национальности, и не нужно было выбирать какую-либо одну, отказываясь от остальных.
Однако, сегодня рушатся все символические ряды, ценности, опорные мифы, семейные и человеческие связи, по-новому расставляются акценты. И даже в эти дни мы с особой очевидность наблюдаем разницу между войной и революцией. В Украине, за годы ее независимости мы пережили две революции: в 2004 и 2014 годах. Ни в первом, ни во втором случае не прерывалась психоаналитическая работа в кабинете и обучение психоанализу в аудиториях. Сейчас же все это возможно (и то не в полном объеме) только on-line (то, чему нас научил карантин). Как будто война, непосредственно угрожающая человеческой жизни, из психоанализа изымает тело. Тело, которое больше всего включено в происходящие события, реагируя как на психические проявления, такие как страх, тревога, скорбь по утраченному, так и на материальный дискомфорт. Как говорил Лакан, при страхе исчезает Символическое и субъект функционирует в регистре Реального.
В первые дни войны произошел необычный для меня случай, который можно назвать ошибочным ощущением или гипнагогической галлюцинацией (как называет это Фрейд в «Толковании сновидений»). Мое бессознательное, если так можно выразиться, просигнализировало о том, что происходит. Засыпая на боку (в позе эмбриона), я вдруг отчетливо почувствовала, что кто-то держит меня за пятку. Это длилось всего несколько мгновений, но было столь отчетливым, что я не могла избавиться от реальности этого ощущения, и сразу начала размышлять о том, что это может значить. Первое, что пришло мне в голову – это библейская история об Исаве и Иакове. Имя Иаков означает «держащийся за пятку», именно в такой последовательности из одной материнской утробы рождались близнецы Исав и Иаков: братья, между которыми в последующем разгорелась непримиримая вражда, поскольку Иаков хитростью вырвал благословение отца и поэтому должен был бежать, спасаясь от возмездия брата. Наверное, в подобных метафорах можно было бы рассматривать историю отношений между Украиной и Россией. Когда я продолжила свои ассоциации, произошло ошибочное припоминание или контаминация. Имена братьев ошибочно припоминались как Исавов и Ияк, и эти два ошибочных имени настойчиво звучали в моей голове. Анализируя это, я пришла к выводу, что, переставив слоги таким способом, можно увидеть, что к имени Исав, добавилось окончание «ов», характерное для русских фамилий, а имя Ияк, можно прочитать как вопрос на украинском языке «І як?» («И как?»). Таким образом, это маленькое «ошибочное ощущение» в теле смогло показать вопль, исходящий из бессознательного, обращенный к «единоутробному российскому брату: «І як? И как, как могло такое случиться?».
«Захваченные вихрем этого военного времени, односторонне осведомленные, вблизи от больших перемен, которые уже произошли или начинают происходить, не чуя формирующегося будущего, мы сами теряем доверие к значению впечатлений, которые нам навязываются, и к ценности суждений, которые мы создаем. Нам кажется, что ни одно событие никогда еще настолько не разрушало ценнейшее общественное достояние человечества, не сбивало с толку так много самых ясных умов, так основательно не принижало высокое. Даже наука потеря свою беспристрастную объективность; ее до глубины озлобленные служители пытаются заимствовать её оружие, чтобы внести вклад в победу над врагом»3 – так писал Фрейд о войне в 1915 году.
Сегодня мы особенно отчетливо понимаем, что наша война началась гораздо раньше, чем войска пересекли границы Украины. Прежде она разворачивалась в виртуальном пространстве СМИ, достаточно долгое время сеялась и подогревалась вражда и противостояние. Да и сейчас сокрушительные баталии происходят в социальных сетях и СМИ. В этой виртуальной войне много «погибших», поскольку люди подобны зомби – «односторонне осведомленные» выбираются «из своих могил», и с «невидящими глазами» «бредут, не разбирая дороги» в поисках «живой крови».
Однако невозможно вину за происходящее разместить в каком-то одном поле. У народов, формировавшихся из одного истока, всегда существует феномен, который Фрейд называл нарциссизмом малых различий. Как известно, этот термин появился в его работе «Недовольство культурой» в 1929 г.: «Я однажды обсуждал феномен, когда именно сообщества с прилегающими территориями и вязанные также между собой и другими отношениями, находятся в состоянии постоянной вражды и подтрунивания друг над другом, как, например, испанцы и португальцы, северные и южные немцы, англичане и шотландцы и т.д. Я назвал этот феномен "нарциссизм малых различий", хотя название и не объясняет его. Сейчас мы можем видеть, что это является удобным и относительно безвредным способом удовлетворения склонности к агрессии, благодаря которой легче достигается сплоченность между членами общества»4.
В нашем случае не получилось обойтись «безобидным способом удовлетворения склонности к агрессии», а также сложно говорить о произошедшем, опираясь лишь на нарциссизм малых различий, так как по обе стороны фронта много тех, в ком тесно сплетены различные национальные признаки. То есть, провести линию различий по территории абсолютно невозможно.
Как известно, малые различия находят свое основное выражение в языке, вариантах произношения, письменности, а так же в традиционных вкусах и так называемых «техниках тела»5. В родственных языках многие слова могут быть изменены на противоположные или заменены другими при сохранении того же самого значения. Связь, объединяющая означающую и означаемую стороны лингвистического знака в различных близких друг другу языках, случайна и безосновательна. Изучение «малых различий» позволяет нам приблизиться к семиологии, то есть науке о «совокупности систем, основанных на произволе знака»6. Поскольку малые различия носят произвольный характер, казалось бы, мы могли бы спокойно переносить возможность их замены другими, поскольку тем самым мы обогащаем себя, умножая свой культурный капитал. Однако война демонстрирует нам изнанку человеческой культуры.
В режиме реального времени, в нашем случае, мы сегодня наблюдаем, как безобидное тление враждебности и неприятия, обесценивания и насмешек, основанные на нарциссизме малых различий в прошлом, сработало детонатором колоссального взрыва, все последствия которого в полной мере можно будет оценить лишь в отдаленном будущем. Очень хочется верить, что конец этого братоубийственного сумасшествия близок и неминуемо раскаянье.
Любопытно, что слова «раскаянье», «каяться» как в русском, так и в украинском языках этимологически и по звучанию восходят к имени библейского Каина, который убил своего брата Авеля. Тогда как в других языках оно имеет другое происхождение. Так, английское слово «contrition» происходит от латинского «contritio» (беда, горе, сокрушение, разрушение, печаль). Это слово из латинского перешло в старофранцузский язык «contriciun» (французский «contrition»), а затем в английский в значении «акт измельчения или растирания в порошок; потертость; трение». Таковы скрытые содержания раскаяния в английском, французском и других романских языках.
В лингвистическом же пространстве близких славянских народов скрывается библейский миф о братоубийстве. Укрывшийся в глубинах языка, сегодня этот миф со всей неумолимостью и жестокостью разворачивается в нашей стране, разрывая связи, ломая представления, перекраивая человеческие судьбы. Очень бы хотелось, чтобы Кто-то остановил это ужасающее братоубийственное кровопролитие и восстановил Закон.
Киев,
11.03.2022
1 Жижек С. Накануне Господина: сотрясая рамки. – М.: Европа, 2014.
2Марк Туллий Цицерон. Речи в двух томах. Том II (62–43 гг. до н. э.) / Перевод В. О. Горенштейна. – М.: Издательство Академии Наук СССР, 1962.
3Фрейд З. В духе времени о войне и смерти // Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. – М.:ООО «Фирма СТД», 2003–2008.
4Фрейд З. Неудовлетворенность культурой // Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. –– М., 1992. – с.65-134.
5Мосс М. Общества. Обмен. Личность. (Глава I. Понятие техники тела). – М.: «Восточная литература» Ран, 1996.
6Ф. де Соссюр Курс общей лингвистики. – М.: Либроком, 2013.
