Укр Рус

"До вируса" Пьетро Паскарелли - материалы из Европейского Журнала Психоанализа (2020)

Я написал эту статью прошлой осенью, в мире, который был раньше, до начала пандемии. Это может показаться странным, но сегодня я испытываю ностальгию по тому миру, в котором я также жил с тревогой, потому что мне казалось, что он давно ни к чему не стремится.

В тревожном душевном состоянии, чувствуя желание сохранить что-то, что связано с нами и принадлежало нам, я осознал непредвиденную актуальность этого текста, и поэтому я снова предлагаю его образы. Это способ сказать о сегодняшнем дне с помощью быстрых «обратных» предложений, говоря «апостериори» до вируса, чтобы иметь возможность представить после. В надежде, что новое начало для всего человечества может возникнуть из пепла культурного апокалипсиса, столь явного для всех сейчас, на критическом этапе.

До вируса.

Водородный музыкальный автомат: субботний день в городе

Я слоняюсь по центру старого и богатого города на севере Италии, ожидая презентации книги, и даже потом, ближе к вечеру. Сейчас начало осени, еще не так много опавших листьев, температура весенняя, если не летняя иногда.

Фермерские рынки предлагают всевозможные вещи: помидоры, салат-латук, тыкву и цуккини, виноград, сливы, тосканскую, белокочанную и краснокочанную капусту, картофель, грибы (свежие лисички и белые грибы), перец, брокколи, каштаны.

После ранней утренней прохлады, когда нужен был пиджак, все, что нужно, – это легкая одежда, в которой ты комфортно себя чувствуешь.

Еще можно пойти к морю, чтобы увидеть его и вдохнуть его запах, даже если только для этого.

Но я сейчас здесь. Электрические провода троллейбусов тянутся по городскому воздуху, мелькают окна, сияют золотые и зеленоватые купола, кишат невидимые сигналы связи и виртуальных реальностей. То, что всегда в доступе для удовлетворения потребности в потреблении того, что не проходит через фермерский рынок и материализуется в изображениях на стенах и в газетах, в витринах магазинов, которые стали универсамами, в объектах, которыми мы владеем, в джойсовском затмении чувства языка и в изматывающей эстетике нашего времени, в котором старое исчезает, не будучи узнаваемо в новом, и кажется современным и «новомодным». Потребление и смерть путешествуют по артериям тела и города в фильме без саундтрека, люди приближаются к вещеподобному существованию, как говорит Марио Перниола, и отказ от утверждения, что в вещах всегда есть смысл, похоже, устанавливается в растущей близости и торговле с миром объектов.

Нам нужен гомеровский эпос современных путешествий. Если не Улисс (Джойса), то еще лучше «Поминки по Финнегану», и его мечта, которую можно перевести в мечту каждого из нас. Пусть каждый светит своим светом!

Нам понадобится взрывная джазовая музыка, такая как Kind of Blue24, чтобы ввести в эфир живой звук с его очарованием, его модальными вариациями. Свежий воздух, креативное мышление.

Я наблюдаю за первым скромным потоком туристов, собравшихся вокруг гида на площади, где возвышается культовая колокольня, расположенная в сфере существования, совершенно оторванной от суеты зрителей и любителей искусства. Там, наверху, только небо, голуби и маленькие птички для компании: небо и пение.

Легионы очень молодых людей с однородными признаками возраста и студенческого статуса занимают стратегические перекрестки улиц. Они смотрят друг на друга, сталкиваются друг с другом, временами собираются вместе и поднимают смех и шум, равнодушные восклицания, обращенные ни к кому, которые поднимаются в сероватое послеполуденное небо, зажатое между зданиями. Подняв голову, я смотрю вверх, в этом нарастающем шуме.

Я должен пробиться сквозь толпу, используя ловкие и обходные маневры. 

Официанты в кофейнях и ресторанах заняты обходом столов своих залов, в красных и белых фартуках, подмигивая и заигрывая с теми, кто проходит мимо, – у массового глобализованного потребления нет расписания – предлагая меню и предварительный просмотр интерьера, передвигаясь в лучах слабого, однако чувствительного света. Они выглядят как бесшабашные тореадоры, ожидающие пяти часов вечера. 

Далекие mayorales de pálida niebla (пастухи туманов млечных ) подталкивают стада небесных быков к земле, к гордецам с «твердым голосом». Тем, кто «укрощает лошадей и управляет реками», и тем, у кого «сломаны поводья», таким, как Игнасьо.

Смерть бросает вызов жизни.

«Я видел лучшие умы своего поколения, разрушенные безумием», – так Аллен Гинзберг начал свой «Вопль».

Вот группа женщин: они смотрят на карты и постоянно указывают указательным пальцем в определенном направлении. Свобода открытий, путешествий и культуры, новые горизонты для тех, кто, судя по всему, является бывшими вышивальщицами, домохозяйками, матерями, секретарями, рабочими, учителями, бабушками, ангелами дома и жизни, всегда привыкшими к любым лишениям. Они те, кто выводит мечту в пустынный мир, а затем ищут её, словно открывая её с бессознательной и поэтической демонстрацией наивности и удивления.

На улицах разворачивается нить ожидания, грустной и слабой надежды, что придет что-то новое и развеет скуку и боль.

Я вижу пьяниц в пивной с кухней, которые, вращаясь вокруг воображаемого центра тяжести, бесконечно зациклены на повторении вечного рефрена: один требует неизвестной любви с гневной критикой мира, которую приветствует его шатающийся коллега.

Но жизнь течет дальше со своими простыми вещами, которые являются маленькими чудесами. Проезжает автобус и разрушает чары; это движение, дыхание, регенерация, скорость. Действие!

Какой-то бивуак на стратегических лужайках в центре города, поддерживаемый местной администрацией, разбитый как будто по неслышному звонку от других, спокойных и трезвых на вид или с заплетенными волосами и в старой одежде нью-эйдж, с рюкзаками, цепочками, шляпами, со своими детьми и собаками. Они устанавливают временную ось мира (mundi) в общественном месте, прыгая в альтернативную свежесть травы (возможно, не помня мифической книги стихов Уолта Уитмена «Листья травы») из углей неразумного личного пространства: высадиться из неэкологического домашнего затворничества в то, что, учитывая доминирующую ненасытность, мы могли бы иронично назвать садом supplì, перефразируя поэта Вито Ривиелло (полное собрание сочинений которого в этом году опубликовало издательство Sapienza University Press, размещенное примерно на 1200 загружаемых и бесплатных страницах, которого раньше нигде нельзя было найти).

Это первые и единодушные признаки того, что я увижу позже в действии: стремительное распространение коллективного безумия повсюду, поток людей, нарастающий гул толпы, назойливые толпы людей, попавших в запутанную, подобно лабиринту, сеть, которая обрушивает их на стекла и бетонные стены города.

Парадокс общественных площадей заключается в том, что все одиноки, даже когда они, казалось бы, находятся в компании, и никому не уйти от непреодолимой притягательной силы, оказываемой этим гигантским «Водородным музыкальным автоматом», «Бесполым Водородным Молохом», монстром. Субъективность на улицах как-бы испаряется среди тел, блуждающих в поисках чего-то. Я тоже чувствую себя отчужденным.

В суете внутренностей и заполненных площадей все они становятся клиентами вечером, собравшись вокруг бочек, которые тоже стоят неестественно.

В вычурной таверне выставлены два стола с тусклыми фонарями, которые, кажется, ждут Носферату. У меня есть будоражащие сомнения, что те немногочисленные, вроде бы нормальные люди, сидящие там, являются главными героями грядущего зомби- апокалипсиса, готовые направить на меня свой медленный и неуверенный, но неудержимый марш. Лучше держаться подальше.

Неподалеку двое местных полицейских, мужчина и женщина, медленно продвигаются в фосфоресцирующей униформе в густой тени, и когда они отходят от машины с ее мигающим синим светом, они выглядят как инопланетяне, спустившиеся с космического корабля, яркого, как игровой автомат для пинбола.

Многие сидят за аккуратными, порожними рядами столов с белыми скатертями, которые выглядят немного стерильными, когда человек, сидящий за столом, один. Они похожи на пациентов мрачной поликлиники, раскинувшейся на тротуарах и асфальте, в которой лечат разочарование и одиночество едой и напитками. Я вижу мутную пену на брошенных очках (или очки на самом деле – это сенсоры инопланетных миров, сканирующие людей?).

Немного скрытые растениями и листвой или деревянными колоннадами, омраченные плохим искусственным освещением, много парней и на удивление много девушек, одиноких или в парах, которые не разговаривают.

Они не отрывают глаз от экрана, который представляют перед собой. Ищут ли они в инертном нейтралитете плоскости спокойствия нирваны?

Но, может быть, – и поэтому я затаил дыхание – у них также есть дом в Берлине, они могут готовить зеленые ростки из Вьетнама, они где-то изучают византийскую мозаику, они читают Крепакса, они знают Пиндара и Роберта Фроста, они любят живопись и музыку. Возможно, их родители в детстве покупали журнал «Corriere dei piccoli», они знали комиксы «Katzenjammer Kids and the Captain», и они любили маму. Может быть, в Дании нет ничего гнилого.

Кто-то подарит им книгу и цветы. У газетного киоска нью-йоркского метро сифилитик флорист, которому Харт Крейн посвящает свои стихи, продает фиалки и маргаритки, а весной – свежие букеты гиацинтов.

И, может быть, небо без ангелов не нависает над нами, возможно, нам не придется жить сто лет одиночества.

Благословен поэт:
Datta. Dayadhvam. Damiata. Shantih shantih shantih

Перевод с английского: Наталья Суполкина